МОСКВА, 26 февраль 2024, Институт РУССТРАТ.

«Столкновение цивилизаций». Тридцать лет спустя

В минувшем году исполнилось тридцать лет со дня первой публикации нашумевшей статьи Самюэля Хантингтона «Столкновение цивилизаций». Это был настоящий вызов, брошенный публике в те годы, когда многим казалось — все глобальные столкновения позади, на планете восторжествовала единственная цивилизация, олицетворяемая свободным рынком, секулярным мировоззрением и либеральной демократией. Напечатанная три года спустя книга вызвала жаркие споры, превратившись в настоящий бестселлер. О популярности работы, в частности, говорит то, что русское издание «Столкновения…» вышло в серии «Книги, изменившие мир».

Но, если исключить нейтральные ссылки на Хантингтона, которыми пестрит как научная, так и популярная литература, то в «сухом остатке определённости» мне чаще всего встречались отрицательные отзывы о нём. Наши соотечественники при упоминании имени этого американского политолога обычно добавляют, что он — сотрудник ЦРУ, работавший над разжиганием этнических и религиозных конфликтов. Один из вполне компетентных российских востоковедов прямо заявил, что после краха Советской системы американская военная машина остро нуждалась в образе нового врага, и задачей Хантингтона было отыскать такого врага в возрождающемся Исламском мире, подготовив таким образом почву для будущих вторжений в Афганистан, Ирак и Ливию.

С другой стороны, наши бывшие западные партнёры, — по крайней мере те из них, кто задаёт тон в политологическом дискурсе, — тоже не в восторге от «Столкновения». Сама цивилизационная теория, на их взгляд, не заслуживает быть введённой в круг базовых представлений о современном мире. Иммануил Валлерстайн, например, назвал учение о цивилизациях «оружием слабых», протестом маргинальных наций против лидерства ведущих центров сложившейся «мир-системы». В этом с неомарксистом Валлерстайном согласны и находящиеся на противоположном крыле идейного спектра неоконы: «сильным» незачем обращать внимание на какие-то там «культурные границы» и «цивилизационные разломы», если они способны их с лёгкостью перешагнуть.

В этих политизированных оценках теряется сама научная ценность работы Хантингтона. Эмоциональная реакция критиков заслоняет сделанные автором знаковые открытия, позволяющие нам лучше понимать законы мироздания. Но должны ли мы выплёскивать вместе с «политической водой» «ребёнка истины» только из-за того, что нам не нравится контекст, в котором работал Хантингтон? Из-за неприязни к «фабрикам мысли», обслуживающим ЦРУ и Пентагон? Ведь открытия Ферми, Бора, Оппенгеймера, Фейнмана — великих физиков, работавших надо созданием атомной бомбы — не обесценены и не преданы забвению потому, что их детище испепелило Хиросиму. Реакции, протекающие в атомном ядре, не объявлены ложными из-за того, что попали в руки Пентагона. Напротив, мы знаем, что познанные ядерщиками явления несут в себе не только смертоносный заряд, но и работают сегодня в генераторах электростанций, в двигателях атомных ледоколов, в медицинских и исследовательских приборах. Так же и теория цивилизаций (если она содержит в себе верное описание социальных процессов) способна быть не только оружием раздора, но и инструментом созидания.

Нам стоит внимательнее присмотреться к выводам и прогнозам знаменитой работы Хантингтона, которая отнюдь не была льстивым ответом на запрос вашингтонского истэблишмента, но стремилась обнажить объективные закономерности, управляющие жизнью многомиллиардных человеческих обществ. Сейчас, с высоты пройденного тридцатилетия, можно придраться к множеству отдельных деталей «Столкновения цивилизаций», — но так мы рискуем за деревьями не увидеть леса. Сосредоточимся на главных трендах, описанных американским мыслителем — и обнаружим, что почти все эти тренды подтверждены новейшей историей.

Западная модель не является будущим человечества

Работа Хангтинтона изобилует нелицеприятными для Западной цивилизации заключениями, которые кажутся порой невозможными в устах человека, возглавлявшего отдел планирования в Совете национальной безопасности США, а затем долгое время служившего директором американского Центра международных отношений. Будучи безусловным патриотом Америки, он, тем не менее, не собирался тиражировать сусальные образы, «полезные» или «приятные» для его страны, но оставался верен научной истине. О том, что горькое лекарство правды, предложенное Хантингтоном американской элите, было бы полезнее сладкого наркотика самолюбования, мы ещё поговорим позже. А пока — несколько цитат:

«Иллюзии и предрассудки… в конце ХХ века расцвели и превратились в широко распространённую и ограниченную по сути концепцию, что европейская цивилизация Запада есть универсальная цивилизация мира» (стр. 77, ссылка в конце статьи).

«Запад завоевал мир не из-за превосходства своих идей, ценностей или религии…, но, скорее, превосходством в применении организованного насилия» (стр. 69).

«То, что для Запада универсализм, для остальных — империализм» (стр. 305).

«Западная вера в универсальность своей культуры страдает от трёх недостатков: она неверна, она аморальна и она опасна… Вера в то, что не-западным народам нужно усвоить западные ценности, институты и культуру, аморальна, если подумать о том, что необходимо для реализации такой задачи» (стр. 556–557).

Хантингтон не скрывает, что всемирное распространение западной культуры будет сопряжено с новыми порциями организованного насилия, протестует против такого решения и прямо называет именно универсалистские претензии Запада в числе основных причин (более того — первой из основных причин) возможного «столкновения цивилизаций»:

«Самые опасные столкновения в будущем, скорее всего, будут происходить из-за заносчивости Запада, нетерпимости ислама и синской самоуверенности» (стр. 304).

«Универсалистские претензии Запада всё чаще приводят к конфликтам с другими цивилизациями, наиболее серьёзным — с исламом и Китаем» (стр. 14). При внимательном ознакомлении с данной работой совершенно непонятно, откуда некоторые критики черпают вдохновение для рецензий типа: «Хантингтон…упрощает политическую картину мира, деля его на „добрую“ (западную) и „злую“ (не-западную, прежде всего исламскую) половины» (В. Малахов «Война культур», или Интеллектуалы на границах. Октябрь 1997, 7). Скорее всего, подобные рецензии — плод не добросовестного анализа, а предвзятого вердикта, вынесенного раньше прочтения. Или вместо прочтения.

Закат Запада

Невозможно назвать Хантингтона банальным западным пропагандистом. Хотя бы потому, что его суждения о родной цивилизации резко расходятся с тональностью пропагандистских фанфар. Чего стоит один вывод автора о том, что расцвет Запада, его золотой век уже позади.

«Относительное влияние Запада снижается» (стр. 13), — признаёт теоретик, сопровождая такое заключение обилием статистических выкладок. Все они убедительно свидетельствуют, что удельный вес Западной цивилизации сокращается во всех сферах: в площади контролируемой суши, в населении планеты, в глобальном производстве товаров и услуг, и даже, — как это ни странно слышать читателю, жалующемуся на засилье английского — в доле свободно владеющих тем или иным языком международного общения. Хантингтон соглашается с британцем Хедли Буллом, что Запад прошёл пик своего могущества в начале ХХ века (стр. 124) и теперь медленно спускается с былых высот.

Этот прогноз полностью подтвердился за минувшее тридцатилетие. Так, например, если в момент первой публикации нашумевшего труда в лидирующей пятёрке экономик мира (США, Япония, Германия, Франция, Великобритания) было четыре западные страны, то в 2023 году (Китай, США, Индия, Япония, Россия) осталась только одна — Соединённые Штаты, да и та уступила свой вековой пьедестал «золотого призёра гонки» Китайской Народной Республике. Правда, автор «Столкновения…» тут же остужает пыл тех, кто жаждет скорейшего краха Западного Колосса, — как процесс восхождения этой цивилизации занял четыре столетия, так и закат может растянуться на века (стр. 124).

Модернизация не равна вестернизации

Оппоненты могут возразить мэтру цивилизационной теории, — да, доля собственно западных стран, исходного ядра Западной цивилизации, снижается, но ведь западные ценности распространяются в других странах, и мир в целом становится всё более похожим на Европу и США. Тем, кто так считает, Хантингтон дал решительную отповедь. С присущей ему образностью изложения он поясняет: «где-нибудь на Ближнем Востоке пять-шесть молодых парней вполне могут носить джинсы, пить колу и слушать рэп, а между поклонами в сторону Мекки мастерить бомбу, чтобы взорвать американский авиалайнер» (стр. 81). Распространение потёртых штанов, газированных напитков и фаст-фуда не превращает народы мира в западных людей, как повсеместное распространение суши, японской бытовой техники и карате не привело к «японизации» планеты.

Теоретик полицивилизационного мира выводит следующую закономерность. На первом этапе конфликта цивилизаций, столкнувшись с внушительным технологическим превосходством Запада, многие незападные народы испытывают культурный шок и начинают сомневаться в своих традиционных ценностях. В такой ситуации они полагают, что ключ к ускоренному прогрессу лежит в особенностях западной культуры, и начинают комплексную модернизацию и вестернизацию своих стран. При этом реформаторы рассматривают вестернизацию как обязательное условие модернизации.

Для знатока истории такой посыл сторонников радикальных перемен, конечно, выглядит как явная натяжка. Сам автор «Столкновения…» отрицает, что западная культура всегда была гарантом опережающего прогресса и указывает на долгие исторические периоды, когда западные народы отставали в развитии от Китая, Арабского мира и Византии, заимствуя у них технологические и духовные достижения. И нынешнее лидерство Запада носит временный характер, в чём быстро убеждаются народы, ступившие на путь модернизации. По мере экономических и научно-технических успехов к незападным обществам возвращается национальная гордость, и они начинают связывать свои успехи с собственной культурной традицией. Происходит «возвращение к корням», индигенизация культуры. Модернизация при этом продолжается ускоренными темпами, а вестернизация идёт на убыль. Автор «Столкновения…» даже предлагает график «догоняющего развития», где по оси абсцисс отложена модернизация, а по оси ординат — вестернизация, при этом типичная историческая кривая напоминает горб верблюда.

Тезис Хантингтона «модернизация отделена от «вестернизации» (стр. 13) полностью подтвердился на множестве примеров. Анализируя итоги «Холодной войны», автор не впал в эйфорию «конца истории», но полностью поддержал и даже назвал пророческим полувековой давности заявление Лестера Пирсона о «возрождении и жизнеспособности незападных обществ» (стр. 45), о том, что они «приобретут новую форму», а не будут слепками западной модели. В частности, предупреждал Хантингтон: «коллапс марксизма в Советском Союзе и его последующая реформа в Китае и Вьетнаме не означает… что эти общества способны лишь импортировать идеологию западной либеральной демократии. Жители Запада… будут удивлены творческой силой, гибкостью и своеобразием не-западных культур» (стр. 71). «Наивной глупостью является мысль о том, что крах советского коммунизма означает окончательную победу Запада во всём мире, …в результате которой мусульмане, китайцы, индийцы и другие народы ринутся в объятия западного либерализма…» (стр. 97).

Сегодня мы видим, что так и произошло. Ни в России, ни в Китае или во Вьетнаме не воцарилась западная модель общества, — напротив, отказавшиеся от марксизма ведущие страны социалистического лагеря остаются главными оппонентами Запада на мировой арене, обретая новых союзников в этом противостоянии.

Мы видим также, что тридцать лет спустя после выхода «Столкновения» лидеры «стержневых стран» (в терминологии Хантингтона) ведущих незападных цивилизаций — Си Цзиньпин, Владимир Путин, Нарендра Моди — официально называют свои государства «странами-цивилизациями», подчёркивая отличия своего исторического пути и своей современной общественной модели от претендующих на универсальность западных образцов. Те истины, что тридцать лет назад жили лишь в глубинах народного сознания или на периферии интеллектуальной мысли, сегодня открыто артикулируются на самом высоком государственном уровне.

Фатально ослабло влияние Запада в огромном мусульманском мире, совершившем за эти тридцать лет головокружительный экономический скачок. Так, например, в девяностые годы НАТО, замышляя карательный поход на Ирак, сумело привлечь в свою коалицию огромный шлейф арабских союзников, не считая входящей в Северо-Атлантический альянс Турции. Сегодня, при формировании коалиции против йеменских хуситов, единственным сателлитом западных держав согласился стать крошечный Бахрейн, правительство которого держится исключительно при помощи иностранных штыков. Все остальные мусульманские государства, включая формального союзника — Турцию — оказались в противоположном лагере. Тридцать лет модернизации невероятно преобразили многие мусульманские страны Персидского Залива, но ничуть не сблизили их с Западом, наоборот — удалили от него.

Ещё одна примета «заднего хода вестернизации» — прокатившаяся по множеству стран на рубеже десятых-двадцатых годов волна принятия законов об «иноагентах». Венесуэла, Эфиопия, Индия, Россия, Индонезия, Алжир, Бангладеш — многие незападные государства одно за другим начали ограничивать деятельность финансируемых с Запада НКО. Примечательно, что аналогичные ограничения стали также вводиться в Европе и США в отношении незападных НКО, причём под давление попали не только мусульманские, китайские или российские организации, но даже юрлица из официально дружественной Японии. Это демонстрирует возросшие опасения западного общества перед лицом всё более наращивающих могущество незападных культур. Когда Запад был уверен в своей силе, он выступал за максимальную открытость, как в экономике, так и в политике. Сейчас, когда расстановка сил в мире решительно меняется, в западном обществе всё отчётливее ксенофобские страхи и автаркические тенденции — и даже такие безобидные, формально аполитичные, сугубо культурно-языковые проекты, как Институт Конфуция или Русский Дом, рассматриваются как потенциальная угроза западному образу жизни.

Таким образом, на наших глазах продолжает воплощаться в жизнь вывод Хантингтона: «на фундаментальном уровне мир становится более современным и менее западным» (стр. 120).

Соблазн демократии

Ещё одно клише атлантических элит, нашедшее язвительного критика в лице Хантингтона — императив демократизации. Со времён «Холодной войны» и до наших дней поклонники универсальной глобализации тратят недюжинные силы на распространение демократических институтов и процедур, полагая, что это фундаментальный признак экспансии либеральных западных ценностей. Однако на деле чаще всего случается наоборот.

«Люди давосской культуры», как с оттенком иронии называл Хантингтон влюблённые в Запад социальные группы незападных наций, составляют лишь тонкую прослойку в своих обществах и нигде не превышают нескольких процентов населения. Реализовывать прозападную политику, внедрять западные символы и смыслы этим элитарным и субэлитарным группам приходится вопреки воле национального большинства. Поэтому расширение демократических процедур в странах, подверженных вестернизации, приводит, как правило, к обратной реакции — победе национальных сил, требующих сократить чужеродное влияние. Причём, чем энергичнее навязывается вестернизация — тем более радикальным и даже экстремальным становится ответ. Поэтому, как бы высоко не поднимали сторонники западной трансформации знамя демократии, — приходя к власти они вынуждены усиливать авторитарные механизмы и ограничивать свободу слова.

Так, например, Хантингтон на примере Алжира, Ирана и Турции показал, что демократизация исламских стран чаще всего ведёт не к либерализации общественной жизни, а к успеху фундаменталистов (стр. 333–334). Это предсказание полностью подтвердилось в ходе «Арабской весны», когда вместо ожидаемой либеральной интеллигенции в Египте пришли к власти «братья-мусульмане», а в Ираке и Сирии набрал силу ИГИЛ.

Похожую закономерность теоретик цивилизационного анализа наблюдал и в России, где со времён Петра Великого попытки форсированной вестернизации сопряжены не с расширением роли демократических институтов, а с укреплением авторитаризма (стр. 230). Вполне в русле этой логики находится расстрел Верховного Совета в 1993 году и электоральная вакханалия «Голосуй, а то проиграешь!» тремя годами позже.

Внимательного читателя может покоробить скупая реплика автора о двух единственных претендентах на успешную демократизацию: «…в Японии и Индии существуют классовые системы, весьма схожие с сословиями Запада (возможно, в результате этого только эти две основные не-западные цивилизации могут выдержать демократическое правительство в течение любого времени)» (стр. 108). Такое утверждение выглядит как минимум, странным, поскольку кастовая иерархия Индии в глазах русского интеллигента — откровенный антагонист демократического общества. Возможно, вопреки собственному желанию, Хантингтон приподнимает завесу над тайной устройства западной демократии — тайной, которая давно является секретом Полишинеля для интеллектуалов славянофильского лагеря, но до сих пор не укладывается в головах широкой публики. Если в русском интеллектуальном лексиконе под демократией подразумевается власть большинства или в интересах большинства, то на Западе главный смысл феномена демократии видится в невозможности концентрации власти в одних руках, в её рассредоточении. Важно, что такое рассредоточение осуществляется не в широких народных массах, а в узкой элитарной прослойке, которая в силу своего освящённого традицией привилегированного положения только одна и способна не допустить появления единоличного, не считающегося с этой прослойкой вождя. В русском языке для характеристики такого положения дел больше подходит не термин «демократия», но «олигархия», «власть немногих» — даже если для легитимации собственных полномочий этим немногим постоянно требуются демократические процедуры. Получается, что главным гарантом западной демократии (и, похоже, её главным бенефициаром) выступают наследственные касты аристократов в Северной Атлантике, самураев в Японии и брахманов в Индии. В других же обществах, где отсутствует такая чётко стратифицированная социальная иерархия, западная демократия невозможна… Впрочем, эта тема выходит за рамки исследований Хантингтона и ещё ждёт своего первопроходца.

Картина грядущего столкновения

На фоне медленного западного заката восходящими силами мировой истории Хантингтон назвал Китай и Ислам, следом за ними Индию. С точки зрения экономической и демографической динамики этот прогноз неуклонно сбывается в наши дни.

При этом именно Китай и Ислам, по мнению теоретика, будут оспаривать первенство Западного блока, вытесняя его из прежних сфер влияния. Иллюстрацией данного тезиса может служить современная Африка, где китайские компании стали главными и очень успешными конкурентами европейских и американских фирм, а исламские группировки — главной головной болью прозападных элит.

Хантингтон также обозначил основные линии потенциальных разломов, способных кровоточить военными конфликтами или партизанскими действиями, а также служить источником постоянного геополитического напряжения. С его точки зрения, линиями разломов на локальном уровне будут рубежи Исламского мира (подтверждением чему служат события в Сахеле, на Ближнем Востоке, Косово, Карабахе, Синьцзяне, на Индо-Пакистанской и Бирмано-Бангладешской границах и т. д.).

На глобальном же уровне автор «Столкновения…» провиденциально предсказал противостояние Запада и Не-Запада, точнее — неизбежность разных форм блокирования незападных стран, чтобы сначала сдерживать, а затем полностью упразднить доминирование Северо-Атлантического сообщества наций. При написании знаменитого бестселлера ещё не было никакой речи ни про БРИКС, ни про возникновение ОПЕК+, ни про игнорирование всей незападной частью человечества американских санкций против России. Однако все эти явления полностью укладываются в сценарий, предвиденный Хантингтоном.

Расколотая Украина и разорванная Россия

Особый интерес в свет сегодняшних грозных событий представляет прогноз Хантингтона по Украине. Он совершенно справедливо определил Незалежную как «расколотую страну», два полюса которой притягиваются к Европе и к России, а украинское общество, хотя и не готово отказаться от сознания своего единства, колеблется, выбирая между Западной и Православной цивилизациями. Отсюда следовало сбывшееся предсказание, что попытка втянуть Украину в состав ЕС и НАТО приведёт к расколу страны и к гражданской войне. Обратим внимание, что автор «Столкновения…» называл потенциальным виновником такого трагического сценария именно Запад, утверждая, что интересы России в данном регионе приоритетны (см. ниже).

Правда, Хантингтон ошибся в другом. Он полагал, что вооружённый конфликт между Россией и Украиной (который уже в девяностых годах прогнозировали его оппоненты в военно-экспертной среде США) маловероятен, ссылаясь на тесные связи между двумя народами, обилие смешанных браков, низкую частоту бытовых трений, отсутствие религиозных и культурных барьеров. Более реалистичным ему казалось сохранение дружеских отношений между Москвой и Киевом (что, собственно, и сбывалось в каденции Кучмы и Януковича), в противном же случае Хантингтон предсказывал раскол Украины по линии, гораздо более выигрышной для Русского мира, нежели линия фактического раскола в 2014 году. По мнению автора «Столкновения…», предпочесть Россию Европе должны были не только Крым и Донбасс, но все регионы юго-востока от Одессы до Харькова, и даже всё левобережье Днепра, включая Сумы и Чернигов (стр. 278–281). Похоже, если бы конфликт разразился в девяностых годах, так бы оно и случилось, но время внесло существенные коррективы в карту настроений украинского общества.

Объяснение того, как могла ментальная граница разлома буквально за пару десятилетий заметно сдвинуться на восток, можно найти в самой же работе Хантингтона, стоит лишь внимательнее изучить ещё одну категорию стран, оказавшихся на линии конфликта цивилизаций — «разорванных стран». «Разорванными странами» теоретик называет те, что «имеют у себя одну господствующую культуру, которая соотносит её с одной цивилизацией, но её лидеры стремятся к другой цивилизации» (стр. 226). В отличие от «расколотых стран», здесь главное противоречие возникает не между разными регионами одного государства, а между элитой и массами, между традицией и прожектом, между реальным прошлым и воображаемым будущим.

Хантингтон скептически относился к возможности сменить цивилизацию, предупреждая тех, кто вынашивает такие планы: «Политические лидеры могут творить историю, но не могут избежать истории. Они порождают разорванные страны, но не могут сотворить западные страны. Они могут заразить страну шизофренией культуры, которая надолго останется её определяющей характеристикой» (стр. 258). «Процесс переопределения идентичности может быть длительным, прерывающимся и болезненным… На данный момент (середина 90-х, В.Т.) этот процесс нигде успехом не увенчался» (стр. 227). К числу «разорванных стран», правящий класс которых пытается изменить место своего народа на культурно-политической карте мира, теоретик отнёс Турцию (со времени Кемалистской революции), Мексику (с 80-х годов ХХ века), Австралию (попытавшуюся в начале 90-х интегрироваться в структуры АСЕАН) и Россию. Неблагоприятный прогноз, который Хантингтон дал перспективам такой переориентации, к настоящему времени подтверждается во всех случаях.

Так, Турция после успеха Эрдогана и его Партии справедливости и развития (вобравшей в себя исламистов из запрещённой Партии благоденствия) всё дальше отходит от идей вестернизации и всё больше позиционирует себя как одного из лидеров Мусульманского мира. Вестернизация Мексики провалилась уже к моменту выхода «Столкновения…». Эта страна так и не признана как часть «собственно Северной Америки», то есть филиала Запада в Новом Свете, и остаётся форпостом Америки Латинской, от которого США стремятся отгородиться с помощью экстраординарных приграничных мер. Наконец, Австралия тоже прекратила попытки «стать своей» среди стран ЮВА и откровенно сблизилась с «кровной роднёй» — США и Великобританией, в частности, в рамках блока АУКУС.

Сложнее всего констатировать окончательный провал вестернизационного проекта в отношении России, хотя именно наша страна находится сегодня в фазе острейшего конфликта с «Коллективным Западом». Проблема в том, что попытка евроинтеграции России имеет гораздо более длинную историю, нежели вестернизация Турции и Мексики или «азиа-пацификация» Австралии. По сути, этот не слишком удачный процесс уже въелся в нашу плоть и кровь, став частью русского национального бытия.

Как и большинство отечественных историософов, Хантингтон относит начало «разрыва» к Петровским реформам: «Россия была разорванной страной со времён Петра Великого, и перед ней стоял вопрос: стоит ли ей присоединиться к Западной цивилизации или она является стержнем самобытной евразийской православной цивилизации» (стр. 226). При этом дальновидный американец предупреждал: «Если Россия примкнёт к Западу, православная цивилизация перестанет существовать» (стр. 228), поскольку, кроме русских, некому сплотить остатки самобытного восточно-христианского общества, истоки которого берут начало ещё в Византии и на раннехристианском Востоке.

Мы можем предположить, что неудачная конкуренция России с Западом за влияние на Украину вызвана тем, что в ходе этого соревнования Россия сама не вполне являлась собой. С августа 1991-го и вплоть до февраля 2022-го российская элита в массе своей поддерживала западную модель развития, отрицая само существование особой Российской (Восточно-Христианской, Славяно-Православной, Евразийской — термины можно варьировать) цивилизации. Умонастроения отечественной элиты отличались от умонастроений лидеров Евромайдана только «умеренностью и аккуратностью». Правящему классу России не требовалось рисовать плакаты «Росiя це Європа» и тащить их на Болотную площадь, но все действия и помыслы нашей элиты по преимуществу были вдохновлены этим неписаным лозунгом. Таким образом, битва за умы на Украине происходила в совершенно неравных условиях. Хотя восточный соперник имел очевидную культурно-историческую фору, он не мог этой форой воспользоваться.

Чуть ли не единственным действенным объединяющим фактором для русских и украинцев оставалось советское прошлое (не случайно символом антимайдана стала защита памятников Ленину, а символом ожидания русских солдат во время СВО — украинская бабушка с флагом СССР). Однако декоммунизация, хотя и с разной степенью интенсивности, на протяжении всех тридцати минувших лет неуклонно осуществлялась как Киевом, так и Москвой, подтачивая последнюю опору русско-украинского единства. Никаких же иных идей, с одной стороны объединяющих оба народа, с другой — подчёркивающих их отличие от Запада (вроде общей религии для народов Исламского мира или суперэтнического ханьского национализма для народов Китайской ойкумены) в официальной доктрине российской политики не восторжествовало. Такое отсутствие интегрирующего мировоззрения свидетельствует о глубоком кризисе, который переживает современная Российская цивилизация — и этим не преминули воспользоваться экспансивные соседи, стремящиеся извлечь из ослабшего социального организма этнографический материал для собственного расширения.

В последнее тридцатилетие спор России и Запада за влияние на Украине можно сравнить с действием на фрагмент железа двух магнитов, один из которых находится гораздо ближе, но намагничен гораздо слабее, а другой удалён, но создаёт мощнейшее силовое поле. Если Запад рисовал совершенно чёткую картину грядущих перемен в случае вестернизации Украины, то Россия не могла предложить сколько-нибудь привлекательной альтернативы, поскольку сама этой альтернативы не сформировала и в сознании своей элиты уже подписала идейную капитуляцию. Идейный призыв Запада к украинцам можно перефразировать в виде слогана «Идите скорее к нам, в самую гущу нашего праздника!», и в таком случае возражения России сводились к формуле «Не торопитесь, мы сами туда идём. Поэтому пойдём вместе, медленно, и сядем с краешка». Несложно догадаться, какой выбор оказался предпочтительнее, особенно для нетерпеливой молодёжи. Трудно упрекнуть её за то, что «смела предпочесть оригиналы спискам». Состояние «разорванной страны» не позволило России выступить в качестве эффективного стержневого государства, объединяющего лидера своей цивилизации, из-за чего линия разлома на Украине неуклонно ползла с запада на восток.

Скорее всего, неудача в данной конкуренции и стала холодным душем для отечественного правящего класса, подтолкнув его к действиям, возможность которых раньше никто не мог предсказать. Возможно теперь радикальная встряска российского общества в результате вспыхнувшей войны (по существу — межцивилизационной) позволит приверженцам Российской цивилизации избавиться от «партии западного влияния» в государственной элите, укрепить собственную идентичность и выработать новую интегрирующую идеологию. Если же этого не произойдёт, никакой военный инструментарий не позволит остановить новый «Drang nach Osten»; Западная цивилизация продолжит поглощать своего «больного» соседа, поражённого, если использовать термины Хантингтона, «вирусом мировоззренческой шизофрении».

Неуслышанное завещание

Работа американского политолога не ограничилась констатацией фактов и постулированием социальных законов. Хантингтон пошёл дальше и дал целый ряд практических рекомендаций, обращённых прежде всего к своим соотечественникам, точнее к тем гражданам США, от которых зависят важнейшие решения. Этот набор тезисов вполне можно назвать «Завещанием Хантингтона», которое не потеряло своей актуальности по сей день.

Прежде всего, теоретик цивилизационного подхода предлагает американским элитам трезво оценить силы:

«Не… пытаться изменять другие цивилизации по образу и подобию Запада, — что выше его клонящегося к упадку могущества» (стр. 559). «Благоразумным для Запада курсом была бы не попытка остановить перемены в балансе сил, а… умерить груз и охранить свою культуру» (стр. 558).

Все дальнейшие предложения вытекают из этого фундаментального посыла, причём Хантингтон порой выступает как защитник западных интересов, а порой чуть ли не как адвокат оппонентов Америки (так, по крайней мере, могло показаться вашингтонским «ястребам»). В любом случае, он мыслит как сугубый реалист, желающий оградить свою страну и цивилизацию от проигрышных авантюр и привести к успеху там, где этот успех органичен и оправдан.

Так, вполне соответствуют вашингтонской стратегии последних десятилетий два следующих тезиса: 1) консолидировать страны Западной цивилизации, не допуская противоречий между США и Евросоюзом; 2) поддерживать «вестернизацию» Латинской Америки, поскольку «различия между Западом и Латинской Америкой незначительны по сравнению с теми, каковые существуют между Западом и другими цивилизациями» (стр. 421).

Можно констатировать что эти, совпадающие с общей стратегией глобалистов пожелания, были услышаны и реализованы. Подтверждением первому тезису служит дисциплинированная консолидация «Коллективного Запада» в конфликте с Россией, а второму — такой неоспоримый факт, что распространение ЛГБТ-повестки за пределы Западного мира нашло понимание только в латиноамериканских обществах, и больше нигде. Трудно сказать, был бы сам Хантингтон в восторге от внедрения гендерных новаций и в его родной Америке, и в Америке Латинской — однако утверждение о наибольшем родстве двух указанных цивилизаций этим явлением подтверждается.

На этом, правда, совпадения советов Хантингтона с практической политикой Вашингтона заканчиваются. Всё, что касалось отношений с иными, неродственными Западу цивилизациями, услышано не было. Лейтмотив всех этих советов, упавших в пустоту, выражен в одной краткой просьбе:

«Осознать, что вмешательство Запада в дела других цивилизаций является, вероятно, единственным наиболее опасным источником нестабильности и потенциального глобального конфликта» (стр. 560).

Весьма самокритичная позиция высокопоставленного федерального служащего, прямо называющего свою страну главной угрозой миру на планете! Что же надо было делать Госдепу, чтобы сохранить мир?

Правило номер один, правило воздержания: не вмешиваться в дела чужих цивилизаций, не разжигать там сепаратистских и оппозиционных движений, не поддерживать стороны внутренних конфликтов (стр. 570). Это означает, что Ливия, Грузия, Сирия, Ирак, Тайвань, Украина, Синьцзян, Афганистан, Сомали и многие другие конфликтные зоны, исторически чуждые Западу — вне американской ответственности, там нечего делать американским солдатам, военным советникам и спонсорам повстанческого движения! В заключительной главе Хантингтон в самых мрачных красках живописует, как такое вмешательство может привести к мировому пожару.

Правило номер два, правило совместного посредничества: в случае конфликта на разломе цивилизаций США не должны примерять на себя роль верховного третейского арбитра; вопросами примирения должны заниматься стержневые страны столкнувшихся миров (стр. 570). Это означает, что гарантами примирения между, например, Арменией и Азербайджаном должны выступать не страны НАТО, а Россия и Турция, а между Суданом и Южным Суданом — Лига Арабских и Организация Африканских государств.

Для наших соотечественников особую ценность представляют предупреждения Хантингтона о восточной политике НАТО:

«Европа заканчивается там, где заканчивается западное христианство и начинаются ислам и православие» (стр. 264). «Логика цивилизаций диктует тот же подход и по отношению к экспансии НАТО» (стр. 268). В идеальном хантингтоновском сценарии «расширение НАТО ограничено странами, которые исторически являются частью западного христианства, что гарантирует России, что оно не коснётся Сербии, Болгарии, Румынии, Молдовы, Белоруссии и Украины…» (стр. 270).

На протяжении всей книги он ещё и ещё раз напоминает, что для дружественных отношений с Россией, для установления баланса сил в Европе, необходимо прийти к договорённости о том, что «Россия даёт согласие на расширение Евросоюза и НАТО, с включением в них западнохристианских стран Центральной и Восточной Европы, а Запад обязуется не расширять НАТО дальше на восток…» (стр. 423), при этом «Запад соглашается с ролью России как государства, несущего ответственность за поддержание безопасности среди православных стран» (стр. 424). В противном случае, как предупреждает теоретик, Россия повернётся на восток и «российско-китайс